БИРОБИДЖАН, 31 августа, «Город на Бире» - С использованием гранта Губернатора Еврейской автономной области - Владимир Михайлович Бобарыкин - ветеран первой чеченской кампании, участвовал в миротворческих миссиях в Таджикистане и Сьерра-Лионе. О том, как ощущает себя пилот боевого вертолета, о детской мечте, взрослении за штурвалом, и о том, как война меняет личность, читайте далее.
Детская мечта
— В детстве многие хотят стать космонавтами, летчиками… Моя мечта о небе тоже родом из детства: в семь лет родственники взяли меня на море в Евпаторию, там я впервые увидел самолёт. Это был пассажирский Ту-144, и уже не действующий, а «музейный». В кабине было столько приборов, столько тумблеров и переключателей! На той экскурсии я загорелся, и вот так, ещё ребёнком, захотел стать летчиком.
После школы удалось поступить в Кировское военное авиационное училище, которое я окончил в 1992 году. И поехал по переводу в Узбекистан, который формально ещё входил в Туркестанский военный округ в рамках СНГ. В Ташкенте разговор был короткий. Всё, что услышал: «Езжайте к себе в страну и ищите работу там. Тут вы нам не нужны». И поехал я обратно.
В Москве сказали, что есть перспективные места на Дальнем Востоке. В Бирофельде, например. Но место оказалось не очень перспективным: через два года – в 1994 – полк был расформирован. Уже оттуда меня перевели в Амурскую область, в Среднебелое, где я нёс службу до 2005 года.
В чём состояла служба на Дальнем Востоке? Защищать границы, защищать Родину. Набираться опыта, который впоследствии очень пригодился.
О первой войне
— В первую боевую командировку меня отправили в 25 лет. Это был 1995 год, первая чеченская кампания, уже после новогоднего штурма Грозного. Туда я прилетел вторым пилотом Ми-24 (всю военную карьеру летал на нём).
Поначалу было очень страшно. В первый раз, когда шли на облет маршрутов, осматривать местность, летишь и думаешь – с какой стороны к тебе прилетит… Головой крутишь на 360 градусов… А потом привыкаешь и к местности, и к ощущению войны. И к условиям быта: бывает, просыпаешься ночью, а у тебя на плече мышка, вместе с тобой спит. Или бегает по столу, когда ты обедаешь…
Грозный бомбили очень долго, каждый день летали на разные боевые задачи. Были задания по уничтожению боевиков, по сопровождению и прикрытию наших войск и другие… Летали в Аргунское ущелье, которое называют Волчьими воротами, оттуда шла оружейная тропа на Кавказ.
В общем, было чем заняться, но на войне не бывает интересно. Всю мою работу там можно пересказать: «Взлетел, выполнил боевую задачу, вернулся назад». Были обстрелы, когда возвращались с пробитыми лопастями, в фюзеляже вертолета находили дырки от пулеметных очередей…
К опасности привыкаешь. Один молодой офицер из нашего полка в рубашке родился. Вышел рано утром к полевому умывальнику, наклонился, чтобы умыться, слышит: пуля над головой просвистела. Резко выпрямился, видит – ещё одна прилетела туда, где только что была его голова. И бегом оттуда… Со мной такого не случалось, но само ощущение постоянных боёв, обстрелов со временем там становится нормой. Наоборот, когда восстанавливается тишина, возникает ощущение, как будто что-то не то…
Командировка на Средний Восток
— Следующий боевой опыт я получил в Таджикистане в 1997 году, во время гражданской войны. Там я пробыл полгода, но летать пришлось куда меньше. Во-первых, из-за того, что дело шло к примирению. А во-вторых, из-за того, что пилотов просто было больше: в Чечню от нашей части ушла эскадрилья, это около 30 человек, а в Таджикистан – полк, то есть четыре эскадрильи.
Как всегда, поначалу всё казалось опасным, страшным… Потом пообвыклись и летали нормально. Сопровождали военные колонны и пограничников. Хорошо запомнилось, как пограничники постоянно находили мешки с наркотиками или сырьем. Их легко распознать благодаря своеобразному «знаку качества» – чёрной печати, которую ставили на мешок.
Миротворец в Африке
— Следующая боевая командировка пришлась тоже на гражданскую войну. На этот раз… в Африку, в Сьерра-Леоне, куда я прилетел с миротворческой миссией ООН, которую выполняла Россия.
В Сьерра-Леоне работал уже в качестве командира экипажа. Самое главное отличие между предыдущими конфликтами и этим было в том, что теперь пилоту не нужно было запрашивать разрешение на открытие огня. Если лётчик видит, что ему угрожает опасность, он сам принимает решение. Но как раз в Сьерра-Леоне стрелять не довелось. Работа состояла в основном в том, чтобы сопровождать колонны, миротворцев, сухопутные войска… Я застал более-менее спокойный период конфликта.
Самый опасный эпизод случился, когда в лопасти и двигатель вертолета залетели птицы. Тогда мне едва удалось долететь до аэродрома и не разбиться.
Как война меняет человека
— Служба сама по себе очень интересна, тем более, когда ты делаешь своё любимое дело, а летать я очень люблю. Эти ощущения нельзя сравнить с вождением автомобиля. Когда ты сам управляешь вертолетом, когда ощущаешь, что поднимаешь эту махину собственной волей, и она слушается тебя… Такое ничем не заменишь. Но, правда, выходишь частенько из кабины мокрый. Полёт заставляет напрягаться, принимать решения, от которых будет зависеть твоя жизнь и состояние очень дорогой машины, которой ты управляешь.
Ответственность – огромная, особенно когда тебе ставят задачу, приказ, который ты должен выполнить любой ценой. Вот здесь и сейчас ты должен выложиться на все 100 процентов. Готов ты, не готов, умеешь, не умеешь, но боевую задачу нужно выполнить в любом случае.
Война меняет людей. Люди, которые возвращаются с войны, по-другому смотрят на мир, становятся несчастнее, что ли. После командировки я остро это чувствовал. По прибытии нас отправили в отпуск, и мы с женой поехали на поезде с Дальнего Востока в Костромскую область к моим родителям. Помню: сижу в вагоне, смотрю в окно, а вокруг – как будто всё не то. У меня перед глазами не железная дорога и поля, а горы Кавказа, и кажется, что я лечу на боевое задание, что где-то рядом должны стрелять. По ночам, бывало, просыпался от кошмаров, вскакивал весь мокрый…
С другой стороны, война сделала меня мужественнее и ответственнее. Раньше я мог что-то сказать, а потом про это забыть. После пришло ясное ощущение, что за каждое слово нужно отвечать.
Фото: Владимир Бобарыкин